(„БЕНКОВСКИ”)
Иван Минчов Вазов (1850-1921 г.)
Болгарские поэты
Перевод: „Гослитиздат”
Иван Вазов
БЕНКОВСКИ
Планината пуста. Дивота и сън е.
Вред пространства голи, бърда, урви, трънье
в пустинята влада някой гробен дух.
Небосводът гледа уплашен и глух.
Лесовете черни, накрай кръгозора
мяркат се, тъмнеят. Надалеч в простора
орел един плува, бавно се върти
над някоя мърша, що му дъх прати;
по скалите зеят страшни пукнатини;
затулени с храсти – легла на гадини;
сипеи безродни, плешиви бърда,
стръмнини без дръвье, реки без вода
душата измъчват и плашат окото.
Из един там глух дол, обрасъл с глогина,
сега върви тихо някаква дружина.
Вождът е Бенковски! Бенковски е сам!
Бенковски я води в пустинята там;
героят, юнакът с мисъл на челото,
на подвига знаме, душа на делото,
човекът, що даде фаталния знак
и цял народ смело тикна с своя крак
желязната воля, железните сили,
могъщото слово, що слабий окрили,
гласът, който каза: „Вървете! Да мрем!
Ставайте, робове! Аз не щъ ярем!”
И ние трептяхме пред тоя глас мощен,
пред тоя демон таен, призрак полунощен,
който произнесе страшните слова...
Той сега вървеше с клюмнала глава.
Другарите му верни, разбити и прашни,
мязаха на мощи и на сенки страшни,
седемдесет бяха, четирма са днес.
Другите паднаха: едни в боя с чест,
други в плен срамотен, други пък бегаха,
от тяхната участ кат се убояха.
Тъжно те вървяха в заглъхналий мир
по пясъка ситни, из дивния шир,
с пушки без патрони, и с крака без сила;
всяка кост се клати, боли всяка жила;
подвигът е труден, пътят е свиреп.
Петнадесет дена без отдих, без хлеб
скитат се в горите, борят се с тирана,
с пека, с дъждовете и с треви се хранят,
често мисъл мрачна дохожда им тям.
Но бълзо изчезва, Бенковски е там.
Бенковски ги пази мълчалив и страшен,
в бедите поддръжка и пример всегдашен;
той държи, не охка, той е само блед
и гледа на изток, и води ги смело,
и бурно се бърчи бледното му чело.
В глава му се блъскат мисли цял рояк
и кроежи тъмни, и лучи, и мрак,
и ярост отровна кипи му в гърдите,
за толкоз нещастья, надежди разбити,
за толкова жъртви и вяра, и труд,
отишли на вятър под натиска лют!
И бунтът пред него като облак чуден
фърчи кат от някой ураган прокуден.
Накъде отиват?... Изведнъж гръм
раздаде се от ближния хлъм.
Кат снопове падат трима другари.
Кръв димеща, топла пясъка прошари.
Пушекът се пръсна и гръмът мина,
кат напълни с екот цяла планина.
Потерята скокна от свойта пусия
и шумно изкряска – смелост улови я:
тя видя един прав и то кървав, сам!
Двайсет пушки мерят изново насам,
готови куршуми и огън да храчат.
„Предай се, разбойник!” – извика водачът,
и сганта внезапно загради отвръст
сетний неприятел със жажда за мъст,
със радост свирепа, с увереност дива,
че веч държи здраво плячката си жива.
Тогава ранений прав, трепетен, див,
с поглед безнадежден, почти горделив,
с пет рани в снагата, при прага на гроба,
кат не щя да падне, както падна робът,
гръмна се в челото и сред гъстий дим
падна мъртъв, хладен и непобедим!
И Хаджи Люзгяр бей, главатарят стари,
пристъпи зачуден с хищни си другари
към таз жъртва силна, към тоз горд юнак,
който му избегна с такъв славен бяг,
погледна чело му, с топла кръв покрито,
и очи му страшни, вперени сърдито,
и ръка му, взела револвера с мощ,
като че се готви зарад битка йощ,
и уста му бледни, открити към свода
като че ще винат: Смърт или свобода!
И усети почит и трепет, и студ,
и викна уплашен: „Кой е тоя луд!”
Но всички мълчаха. Тогаз от земята
един труп пошавна, отвори устата,
пробуден от сила тайна, непозната,
и с глас издихающ, кат ръка простря,
„Бенковски!” – продума и тихо умря.
1881 г.
Иван Вазов
БЕНКОВСКИ (перевод с болгарского языка на русский язык: „Гослитиздат”, Москва, 1957 г.)
Ни души на взгорьях и в долинах ровных,
голые утесы, долы да терновник.
Тишиной могильной скован мир вокруг,
в синеве небесной затаен испуг.
Темный лес, дремучий, лес под небосклоном
тем черней, чем дальше. В поднебесье сонном
медленно кружится, плавает орел,
он почуял падаль, пищу он обрел.
В холодке расселин гады притаились,
молодой кустарник на каменья вылез;
оползни и плеши каменной гряды,
склоны без деревьев, реки без воды
отпугнули взоры, измотали душу.
Из долины горной, из долины влажной
свой отряд выводит богатырь отважный.
То герой Бенковски. Да, Бенковски сам!
Он провел дружину по крутым горам;
а в глазах героя мысль сверкает смело,
гордый луч отваги, свет большого дела.
Чуть сигнал юнака роковой раздался,
и народ болгарский на врага поднялся:
волею железной и железным словом,
слабых наделяет он порывом новым,
клич его раздался: „Что нам смерть сама,
восставайте, братья, сбросьте гнет ярма!”
Все затрепетали перед зовом мощным,
пред героем славным, демоном полнощным,
властно произнесшим страшные слова...
Отчего же долу никнет голова?
Потерпели други в битве пораженье,
нынче каждый сходен с собственною тенью,
семьдесят их было – четверо в живых.
Кто расстался с жизнью в схватках роковых,
кто в полоне жалком. Кто в дороге дальней
нынче, убоявшись участи печальной...
Шли с трудом повстанцы, затаив тоску,
шли по золотому мелкому песку;
ружья без патронов, горные дороги,
трудно шли повстанцы, волочили ноги:
славен был их подвиг, а судьба тяжка,
две недели бродят, хлеба ни куска!
В пекло, в непогоду по лесам скитаясь,
шли сквозь все невзгоды, шли, травой питаясь,
тягостные мысли в голове бегут,
Но светлеют души – ведь Бенковски тут.
Да, Бенковски с ними, молчаливый, страшный,
им в беде поддержка и пример всегдашний.
Бледный и усталый, молча он идет,
иногда лишь властно вымолвит: „Вперед!”
Он ведет отряд свой далеко-далёко,
а на лбу морщины пролегли глубоко,
в голове героя пестрых мыслей рой,
ясных планов проблеск, свет и мрак порой.
Нет, не меркнет память подвигов и пыток,
память всех несчастий и надежд разбитых, –
сколько жертв напрасных и погибших сил,
лютый натиск вражий все испепелил!
Бунт прошел, пронесся гневным вихрем странным,
промелькнул коротким сильным ураганом!
Так куда идти им?.. Вдруг – огонь и дым,
зарево взметнулось за холмом крутым.
Три отважных друга рухнули снопами,
кровь еще дымится, а песок, что пламя;
дым взлетел над дулом, сразу гром затих,
эхо повторилось в зарослях лесных.
Турки из засады выскочили смело,
отчего же храбрость ими овладела?
Жив один остался – все на одного,
двадцать черных ружей целятся в него.
Турки собирались дело кончить живо,
„Руки вверх!” – воскликнул их вожак визгливо.
Встали в рост аскеры, ярость в их глазах.
Вот он перед ними – одинокий враг!
Тлеет жажда мести в их глазах свирепых,
кажется, что круг их нерушим и крепок!
Стоя в окруженье, яростен и дик,
потеряв надежду, горд и огнелик,
ранен пятикратно, перед смертью ясной
пасть не пожелал он, точно раб безгласный:
револьвер он вынул, выстрелил в висок
и, непобедимый, рухнул на песок!
И хаджи Люзгяр-бей, турок предводитель,
увидал, как славно пал в бою воитель,
как из рук аскеров – горд, и чист, и смел,
с верою, с почетом вырваться сумел!
Он взглянул на бледный лоб окровавленный,
и в глаза, что стыли в ярости бессонной,
увидал, как пальцы сжали рукоять
револьвера, словно бой их ждал опять!
Как уста открылись, губы посинели,
„Смерть или свобода!” – произнесть хотели.
Трепет уваженья испытав и дрожь,
предводитель молвил: „Люди, это кто ж?”
Все кругом молчали. Но один сраженный,
на мгновенье чудом к жизни возвращенный,
прошептал: „Бенковски”, – руку протянул
в сторону героя и навек уснул.